Сергей Трахименок - Детектив на исходе века [ Российский триллер. Игры капризной дамы]
В городской газете в то время появилась статья перестроившегося Саботени, в которой он говорил, что девятиэтажки строиться на таком грунте не должны, опять приводил аргументы, подтверждающие такой вывод, делал статистические выкладки…
Таким образом, Черемушки на пустыре не возникли, название «билдинг» к дому не прижилось, и его стали знать просто «свечкой».
В «свечке» было пятьдесят четыре квартиры в один подъезд, что было чрезвычайно удобно для Внучека: поди разберись, в какую пришел опер. Но наряду с этим удобством было неудобство, которое напрочь зачеркивало первое. В «свечке» поселились семьи из старых частных домов, снесенных под новое строительство. Они переехали в девятиэтажку не только со своими самодельными буфетами, шкафами и сундуками, но и традициями, и привычками. Одна из них создавала Феде массу трудностей.
Сразу же по заселении жильцы врыли у подъезда две огромные скамейки. Вечерами на них сидела взрослая часть дома, которая днем была на работе, ночами резвилась молодежь, а днем скамейки занимали старушки, и лучшей контрразведки придумать было нельзя: мимо их бдительного ока не смог бы незамеченным прошмыгнуть в дом ни один шпион.
Старушки, увидев чужака, начинали рассуждать: кто это? к кому пошел? сколько времени пробыл в доме? появлялся ли раньше? Зимой контрразведка службу не несла, а вот летом отыгрывалась за все холодные месяцы, и Феде приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы не запасть в память старушек в одной и той же одежде, в одно и то же время, с одним и тем же выражением лица…
У Внучека был свой ключ от квартиры Николаева, потому что посещения ее проходили тогда, когда друг был на смене. О том, для чего ему нужна квартира, Внучек Николаеву не говорил, сказал только: есть необходимость. Николаев его понял так, как и должен был понять мужчина.
— Я в ванной полотенце повешу, чтобы ты моим не пользовался, — сказал он.
На том и договорились. Николаеву было лестно, что он помогает «куратору» и другу по институту решать личные проблемы, а Внучека устраивало, что Николаев не догадывается о том, как «куратор» использует его квартиру.
О встречах с Кондратьевым Федя договаривался заранее, однако иногда работа требовала срочных контактов. Организовать их было не просто, так как для окружающих они с Кондратьевым не были знакомы.
Кондратьев жил в «крейсере» и не имел телефона. Федя, чтобы сообщить ему о необходимости встретиться, сдвигал при визуальном контакте шапку на затылок. Зимой это выглядело естественно: шапка всегда на голове, а летом… Летом для таких случаев служила белая курортная кепочка, которая вызывала дикое раздражение у Натальи. Она даже грозилась выбросить ее на помойку. Наталья не заканчивала Высших курсов и не могла понять, что это не тряпка, а элемент конспиративной связи.
Сдвинутый на затылок головной убор — сигнал, который при всей своей на первый взгляд примитивности ничуть не хуже тех меток, что оставляют на стенах домов разведчики в городах и весях других государств. Назначение их одно и то же.
Существовал и резервный вариант сигнала о необходимой немедленно связи — спичка в зубах. Увидев ее, Кондратьев должен был тотчас связаться с опером, хотя сделать ему это иной раз было трудно: Каминск не столица сопредельного государства, из конторы позвонить трудно, там всегда народ, а телефонов-автоматов в Каминске раз-два и обчелся, да и те чаще всего не работают.
Сами по себе оба сигнала были верхом простоты, но иной раз, чтобы сдвинуть на затылок шапку или сунуть в зубы спичку, Феде приходилось часами ловить Кондратьева то на строительстве, то по дороге домой, то в библиотеке, где самая шустрая и любопытная библиотекарша говорила всем: «Как хорошо работать в КГБ! Они там ни хрена не делают — в рабочее время в библиотеке сидят».
Последний раз Федя виделся с Кондратьевым в день происшествия, но все это время не забывал о нем: это для него он «мутил» воду и вводил в заблуждение Хуснутдинова рассказом о второй анонимке, которой на самом деле на свете не существовало.
Звякнул колокольчик. Федя посмотрел в глазок и открыл дверь.
Устроились на кухне, поговорили нисколько минут о том, о сем, как поступают уважающие себя люди, и перешли к главному:
— Приезжал главный инженер «Союзжелезобетонконструкции», — сказал Кондратьев. — У них такие аварии не редкость, и он специалист по их «улаживанию». С ним работал наш главный…
— А где был Хуснутдинов?
— Шариф Шафутдинович приболел.
— Запил, что ли? — назвал Федя болезнь собственным именем.
— Да, — не очень охотно ответил Кондратьев: так сообщает врачу любящий сын о тайном пороке отца. — Шариф Шафутдинович — человек осторожный… в такие дни жена звонит на работу и говорит, что у него температура, а Агнесса Васильевна и водитель его прикрывают, так что об этом знают только близкие люди…
Федя отметил, что Кондратьев называет Хуснутдинова по имени-отчеству, тогда как раньше мог сказать о нем — Хозяин. Неужели Хуснутдинов попался на тот крючок, который он ему подсунул?
— Наш главный в отличие от Шарифа Шафутдиновича, — продолжал Кондратьев, — человек недалекий. Коллеги из «Союзжелезобетонконструкции» просили его помочь, и он ничего лучшего не придумал, как от имени начальника попросить Агнессу Васильевну написать анонимку в КГБ, а потом и того лучше — вторую анонимку напечатать самому, но уже за липовой подписью.
— Кого же он так подставил? — спросил Федя, едва скрыв самодовольную усмешку: «Сработало».
— Меня.
— Вас? — сделал изумленное лицо Федя. — А почему?
— Не знаю. Шариф Шафутдинович предполагает, что он таким образом хотел меня перед руководством скомпрометировать, но не учел одного. Я не знал, что он и секретарша писали анонимку. Об этом знали только трое: главный, Агнесса Васильевна и Шариф Шафутдинович, поскольку секретарша ему рассказала.
Шариф Шафутдинович сказал главному, чтобы он писал заявление об уходе. А тот ему: с удовольствием… Он давно намылился уходить, так что скоро его не будет.
— А вам это откуда стало известно? Информация уж очень для узкого круга.
— Шариф Шафутдинович сказал, — ответил Кондратьев и продолжил: — Так вот, главный в первой анонимке пытался свалить все на Атоманского, чтобы дуть в одну дуду с ребятами из «Союзжелезобетонконструкции». Но все это не так. Монтажники и трубоклады ссорятся между собой по нескольку раз на дню, и никто после таких ссор не бросается лифт обрывать. Если уж говорить о ссоре, то у бригадира была серьезная размолвка с Шабровым — электрослесарем, он отвечает за работу лифта. Шабров сидит на окладе 130 рублей, а трубоклады по 900 заколачивают, вот он и предложил им: включайте меня в бригаду — я вам заработки обеспечиваю, без меня вы ничего не заработаете. Но у трубокладов бугор был сильный, так вот он сказал, чтобы Шабров не рыпался, а будет рыпаться — вообще без работы останется… Шабров, конечно, для приличия поворчал, но сделать ничего не мог: трубоклады бы его в бетоне похоронили, если бы он что-то попытался подстроить специально… Начальство «Союзжелезобетонконструкции» намеренно эти ссоры вперед толкает, а истинные причины аварии в том, что лифтовое хозяйство, что стояло в трубе, давно пора выбросить, да где другое возьмешь. Его отремонтируют, напишут акт, что можно использовать, и пускают в работу. В этом хозяйстве половина деталей самодельные и нестандартные. Самодельными были и направляющие, по которым ходил противовес… Ночью один трубоклад спустился вниз, взял термос с пищей и снова поднялся. Когда он поднялся, противовес заклинило, но мотор у лифта сильный, он продолжал кабину тащить вверх, а свободная часть троса собралась наверху кабины. Но все это было бы не страшно, потому что при падении лифта должны были сработать ловители. И они всегда срабатывали: кабина падала по нескольку раз на день. И никого это особенно не тревожило. Если бы после каждого падения да разбираться стали, то трубу сейчас и до половины не выстроили бы… Почему ловители не сработали в ту ночь, тоже понятно — там пыль цементная все забила и придержала их.
— Но в журнале не отмечено ни одного случая обрыва кабины, — сказал Федя, вспомнив заключение специалистов.
— Эти падения никто в журнале не фиксировал: любая фиксация предполагает последующее разбирательство, а это остановка — потеря заработка, вот трубоклады и гнали выработку, хотели побыстрей объект закончить и премию получить за досрочный ввод.
— Ну как же, — съязвил Федя, — этим объектом прирастает строительный авторитет Шарифа Шафутдиновича.
— Отчасти да, — сказал Кондратьев, — но не это главное. Трубоклады торопились еще и потому, что боялись, как бы строительство трубы не было остановлено.
— Почему?
